Владислав Третьяк: "С победой, товарищи! - сказал Брежнев, входя на заседание Политбюро. - Наши у чехов выиграли!"

Хотите верьте — хотите нет, но есть доллар, которому, в отличие от популярных в Украине зеленых банкнот с портретами американских президентов, девальвация не грозит. Выпущен он в Канаде в 1997 году, к 25-летию исторической хоккейной суперсерии «Советский Союз — Канада», а изображен на купюре... Владислав Третьяк. Ну и пускай легендарный вратарь увековечен растянувшимся на льду в момент, когда ему забивают шайбу, но разве придет кому-то в голову мысль, что помещенный при жизни (!) на заокеанском дензнаке игрок, — не король хоккея? Впрочем, сами канадцы предпочитали называть своего улыбчивого кумира «русским чудом».

«Пришел, увидел, победил» — это о нем. Ровно 40 лет назад, в сентябре 1969-го, прославленный тренер Анатолий Тарасов шокировал всех, впервые поставив в ворота ЦСКА 17-летнего долговязого мальчишку, однако когда армейцы с перевесом в пять шайб победили, скептики были посрамлены и ехидные вопросы отпали.

«Если я ни разу на тебя не прикрикнул, считай, ты покойник», — любил приговаривать Тарасов. «Если же наорал, в пух и прах расчихвостил, — значит, не потерял надежду сделать из тебя человека», — вспоминали потом его питомцы. Третьяку доставалось, как никому, зато уже в 1971-м он второй раз попал на чемпионат мира в Швейцарию. Приехав на предварительные игры вторым номером сборной, спустя две недели юный вратарь покидал Женеву первым, и впредь лидерство никому не уступал.

На протяжении 15 лет ему не было равных не только в Союзе, но и в мире. Голкипер с виртуозной техникой и молниеносной реакцией, Третьяк умел разгадать любую хитроумную комбинацию и безошибочно выбрать позицию. Экстремальные ситуации, которые других вгоняли подчас в ступор, его только подхлестывали, заставляли собраться, продемонстрировать высший класс. Третьяк расширил всеобщие представления о красоте хоккея, ввел в обиход новые приемы, которые на вооружении у его коллег и теперь, спустя четверть века после того, как он навсегда завязал с игрой. Произошло это, кстати, до обидного рано — Владиславу было всего 32 года, и казалось, кумиру еще играть и играть...

Как правило, он добивался успеха, когда шел за своим талантом, а не придерживался навязываемых стереотипов. Так, например, было с его фирменной, не вписывавшейся в общепринятые каноны стойкой, с нежеланием держать ловушку «как положено» у щитка и многим другим, но в тот раз вратарь подчинился идеологическим запретам: не уехал играть в НХЛ, как это немного позже, пусть со скандалом, но сделал его одноклубник Фетисов, а повесил коньки на гвоздь. Проиграли в результате и Третьяк, и хоккей, и болельщики — до перестройки оставался лишь год...

В 1990-м ему позвонил знаменитый тренер Майк Кинэн и попросил приехать, чтобы проконсультировать «Чикаго»: дескать, не знаем, кого из семи вратарей выбрать, чтобы натаскивать как основного. Третьяк согласился, а поскольку с английским был, мягко говоря, не в ладах, не столько рассказывал ученикам, как надо не пропускать шайбу, сколько показывал. Спустя пару-тройку занятий тренер поставил вопрос ребром: «Сколько надо тебе заплатить, чтобы ты сыграл за «Чикаго»?». 38-летний Владислав воспринял это как шутку, ведь к тому времени он уже шесть лет не стоял в воротах, но Кинэн был торжественен и серьезен: «Я вижу, чувствую — ты выиграешь нам Кубок Стэнли»...

Потом, уже дома, друзья говорили: взял бы ты миллион, отстоял там сезон и отдыхал бы всю жизнь, но голкипер, который был в НХЛ словно красная тряпка для быка, — любой молодой игрок мечтал забить ему хоть одну шайбу! — понимал, что рано или поздно не выдержит напряжения, сорвется, напропускает. «Для меня потерять имя было немыслимо, — признался мне Владислав, — я столько лет его зарабатывал»...

Когда-то советская система сделала легендарного вратаря своим символом, знаменем... После ее распада Третьяк одно время даже гордился, что стал человеком свободным — принадлежащим не какой-то там партии, а себе и своей семье, однако с тех пор, как в 2005 году Владислав Александрович подписал печально известное письмо в поддержку приговора руководителям «ЮКОСА», а через год был второй раз избран в Госдуму по партийному списку «Единой России», он к этой теме предпочитает не возвращаться. Может, и правильно: его дело — спорт, а не политика.

Несмотря на стремительно меняющуюся жизнь, 57-летний Третьяк остался прежним: улыбчивым, доброжелательным, неутомимым и патриотом до мозга костей... Просто тогда был в хоккее, а нынче — в хоккейной власти, раньше комсорг, парторг и выпускник Военно-политической академии имени Ленина посещал партсобрания, а теперь ходит в церковь. Кстати, свою хоккейную амуницию он распродал, чтобы на вырученные деньги купить оборудование для детской больницы, а от ведения вратарских школ по всему миру (коммерчески весьма выгодного!) отказался, чтобы растить молодняк дома.

Что интересно: в 2006 году Третьяк возглавил Федерацию хоккея России, а в 2008-м после 15-летнего перерыва российская сборная выиграла, наконец, чемпионат мира. Этой долгожданной победе Владислав Александрович радовался не меньше, чем когда-то своим, ведь теперь его цель — сделать модным не пиво, а спорт — на один шаг стала ближе.

«Пеле озадаченно на меня посмотрел: кто же ты, мол, такой?»

— Глядя на вас, Владислав, невольно Маяковского вспоминаю: «Кто более матери-истории ценен?! Мы говорим: Ленин, подразумеваем: партия, мы говорим: партия, подразумеваем: Ленин!». Точно так же мы говорим «хоккей» — подразумеваем «Третьяк» и наоборот — вы ведь действительно величайший спортсмен, символ мирового хоккея...
— Спасибо на добром слове, но знаете... Звездной болезнью я еще лет в 18 переболел — так получилось, что играть в прославленном ЦСКА начал раньше, чем голосовать... В 17 с чем-то попал в окружение таких звезд, что дух захватывало, и, естественно, во все глаза наблюдал за ними в разной обстановке, брал с них пример... Бывая в других городах и странах, в той же Канаде, я ощущал, конечно...

— ...кто вы на самом деле...
— Ну просто такая профессия: как артисты бывают известные, популярные, так и хоккеисты... В Бразилии вот, наверное, меня не знают, в Африке тоже...

— ...зато в Канаде, наверное, и Пеле мало кому известен...
— Ой, был такой случай... На «Рандеву-87», в рамках которого сборная СССР сыграла против канадских профессионалов два суперматча, пригласили в качестве почетных гостей капитанов из разных стран, знаменитых спортсменов: от Голландии, по-моему, велосипедиста, от Союза — меня, от Бразилии — Пеле... Мне, конечно, очень приятно было рядом с ним находиться: еще бы — такой мастер! Церемонию нам устроили прямо на улице, множество журналистов пришло, и вот объявляют: «Бразилию представляет Пеле!». Все похлопали вежливо, типа: ну да!.. — а потом: «От Советского Союза — Владислав Третьяк», и такой шквал аплодисментов раздался, возгласы: «О-о-о!», крики... Он на меня озадаченно так посмотрел: кто же ты, мол, такой?

По окончании мероприятия я к нему подошел. «Знаете, — сказал, — я ни у кого автографов не беру, а вот у вас, коль представилась уж такая возможность, хочу попросить». Он меня обнял, и мы даже сфотографировались — этот снимок храню до сих пор.

— Две легенды... Сегодня вы уже второй срок подряд депутат Государственной Думы и президент Федерации хоккея России, а я смотрю на прекрасные фотографии времен вашей молодости, развешенные на стенах служебного кабинета, и с гордостью думаю, что запечатленные на них простые ребята несколько десятилетий приносили славу советскому спорту. Скажите, трус и вправду, как в песне поется, не играет в хоккей, это чисто физически невозможно?
— Ну разве что на первых порах, а потом все, кто не может проявить мужество и героизм, потихоньку отваливаются. На высшем уровне, где страсти кипят нешуточные, остаются настоящие, неустрашимые, волевые, с железным характером парни — трусов практически не бывает, хотя разные моменты случаются... Я, например, видел, что в первых играх против канадских профессионалов некоторые наши товарищи просто спасовали, потому что да, было страшно. Это был действительно бой, вернее, даже мордобой, и некоторые (не хочу называть фамилии) от борьбы уходили.

— Заслуженные мастера спорта?
— Заслуженные, но, понимаете, атмосфера была совершенно другая...

— Политический накал, очевидно, сказался...
— ...и уровень, к которому мы не привыкли. Тем не менее повторяю: большинство хоккеистов все-таки мужественные, сильные люди.

— В свое время я не раз сидел в секторе за воротами, которые вы защищали, смотрел, как в вас летят пущенные с огромной силой шайбы, и думал: «Боже ты мой, ну как же он не боится? Разве спасет маска, если этот резиновый диск попадет прямо в лицо?». С какой максимальной скоростью, кстати, летит шайба?
— Думаю, до 180 км/ч, даже до 200 — в зависимости от того, откуда она послана... У каждого хоккеиста своя сила броска, и есть, между прочим, специальные рейтинги — измеряют, кто сильнее бросает...

— Кому же принадлежит рекорд?
— У нас одним из сильнейших бросков обладал Блинов (играл в «Спартаке» и уже, к сожалению, умер), а еще у Фирсова «щелчок» был мощный и хлесткий. Из канадцев просто потрясающий бросок имел Деннис Халл из «Чикаго Блэк Хоукс» — впрочем, и Бобби Халл тоже... Играя против них, я знал: человеческой реакции, чтобы отразить брошенную ими шайбу, не хватит, поэтому, увидев, что она у кого-то из этих ребят оказалась, немедленно выбегал из ворот и туловище свое подставлял: вот, мол, давайте! Как правило, они попадали в меня...

— Больно бьет шайба?
— Больно, и если какой-то вратарь скажет вам, что ее не боится, не верьте. Только дураку не страшен удар этого каучукового, подмороженного на льду кругляша — твердого, словно камень. Вы же наверняка знаете: многие шайбы улетают за пределы площадки, и на льду стоит специальная бадья, в которой лежат запасные. Ну а вообще, все шайбы хранят в морозильнике.

— Чтобы лучше скользили?
— Да, и чтобы сохраняли плотность и жесткость. Конечно, удары, особенно в наше время, были очень болезненными, и практически каждый игрок мог «убрать» вратаря запросто.

«Зубы у меня все свои»

— Прямо, простите, мазохизм какой-то: зная, что шайба так больно бьет, все равно под нее подставляться...
— (Смеется). Вы знаете, сегодня голкиперам везет, нынче у них...

— ...амуниция немножко другая?
— Во-первых, и шлем есть, и маска, а когда я пришел в хоккей, многие вратари играли вообще с открытым лицом.

— Ужас какой!
— Я видел, сколько травм они получали, да и мне самому доставалось. Потом, когда уже появились шлемы с маской, стало полегче, а в последние лет 10-15 коллеги стоят, как у танка башня: все шайбы, в них попадая, по касательной уходят.

— Зубов за спортивную карьеру много вы потеряли?
— Да нет, зубы у меня все свои. Почему? Вовремя надел маску. Кстати, интересный момент...

Когда мой внук в пять лет заявил, что хочет играть в хоккей, я ему предложил: «Давай в ворота!». Он: «Не-не, я буду забивать шайбы». Настаивать я не стал: купил ему форму, научил кататься, а где-то через полгода Максим спрашивает: «Дедушка, а у тебя зубы свои?». — «У меня, — отвечаю, — да, потому что вратарь, в маске стоял». Он так задумчиво произнес: «Дедушка, я смотрю, в НХЛ все нападающие — беззубые: почему так?». — «Понимаешь, хоккей — игра жесткая, там могут и шайбой попасть, и клюшкой, и локтем у бортика, поэтому, если будешь играть в нападении, и ты можешь стать щербатым». — «Да? — и тут его осенило. — Дедушка, знаешь, я что-то передумал нападающим быть — наверное, стану в ворота, это поинтереснее». Так из-за боязни лишиться зубов и появился вратарь Максим Третьяк.

— Ощущение физической боли от попадания шайбы или столкновения с соперниками вы запомнили?
— Ну еще бы! Особенно, скажу вам, несладко приходится, когда шайба в горло попадает.

— В горло? Шайба?
— Ну да. Вы посмотрите, как сегодня вратари в Национальной хоккейной лиге, да и у нас, в России, экипированы... Сама маска от попадания в горло уже защищает, а еще они надевают на грудь — вот сюда (показывает), чуть повыше! — специальное защитное приспособление. Мы такого, естественно, не имели: практически все горло у меня было открыто.

— Я знаю, что первую серьезную травму вы получили в 12 лет — шайба в голову угодила...
— Это случилось на тренировке: Женя Деев с синей линии как дал... Он сильно бросал (я же играл с ребятами на два года старше: я с 52-го года, а они с 50-го), а я выкатывался и шайбу не увидел... Смотрю: черный диск прямо в меня летит, а знаете, он же мелькнет, как муха, — и ничего сделать не успеваешь. Единственное, что можешь, — закрыть глаза и голову в плечи вжать — все, но шайба попадает тебе сюда — и ты лежишь. На какую-то секунду я потерял сознание, потом очнулся: живой! Ну, слава Богу, ничего страшного. Встал, а кровь так и хлещет — мама родная! Ну что — отвезли в больницу, швы на голове наложили, неприятно...

— Тем не менее тяжелые травмы вас обошли стороной — правда?
— В общем-то, только шайба дважды в голову попадала и палец как-то коньком порезали, а так — да, Бог миловал.

— Были у ваших коллег случаи, когда им так доставалось, что оказывались на грани жизни и смерти?
— Такого я не припомню, хотя... В матче чемпионата СССР ЦСКА против «Крыльев Советов» Фирсов получил пас, а вратарь «Крылышек» Сидельников выкатывался, и Толя ему прямо в лоб как зарядил... Сашу вынесли, 11 швов на лбу наложили, но потом все было нормально. Через неделю сотрясение мозга отходит, и вратарь снова в игре.

— Иногда телевидение делает зрителям царский подарок, показывая матчи «суперсерии» 72-го года с канадскими профессионалами, и мы видим, что играют они без шлемов. Что это — отчаянная, запредельная смелость, безбашенность или просто такой форс?
— У них так было принято, и даже вратари играли без масок, но потом техническое перевооружение меры безопасности заставило все же принять. Раньше, если уж так вспоминать, были деревянные клюшки, а сейчас они сделаны из специального пластика, поэтому шайба куда быстрее летит — просто как пуля и, конечно, риск травмы существенно возрастает, а зачем это надо — судьбу лишний раз испытывать? Сегодня, как вы знаете, даже глаза уже защищают (а почему нет?), но прежде это считалось трусостью. Когда я пришел в хоккей и стал играть в маске, все было нормально, но стоило мне надеть шлем, услышал: «Третьяк — трус!». Мне было так обидно...

— Страшное обвинение!..
— Тем более что шлем я надел потому, что голову мне разбили. Пришел домой, отец отрезал: «Больше играть не будешь. Что это такое — сына уродом сделают». — «Пап, — говорю, — я хоккей очень люблю», а он: «Тогда надевай шлем!». Ну, что — пошел в магазин и купил...

«Нападающим я совсем немножко играл»

— Тренеры учили наверняка защитников подстраховывать вратарей и принимать на себя шайбу — каким образом?
— Для этого были специальные упражнения: у Тарасова, например, нападающие становились на синей линии, а защитники — в ворота и...

— Без шлемов, без масок?
— Только в шлемах, но игроки бросали в таких пределах (проводит рукой под грудью)...

— И как ребята выдерживали этот «расстрел»?
— Было больно, конечно, но терпели, потому что это ж хоккей. Тренер говорил, что так нужно, приходилось все выполнять... Согласитесь, если защитник на тренировке не доведет навык до автоматизма, то и в игре...

— ...испугается!
— У нас такие ребята, как Моисеев, Мишаков, Ромишевский, очень четко, здорово вратарю помогали — как ваньки-встаньки. Когда ЦСКА или сборная оказывались в меньшинстве, практически всегда тренеры выпускали этих бойцов на лед и они дружно ложились под шайбу — было даже трудно довести ее до ворот. Конечно, и травмы получали, и синяки, и ушибы, но это мужественные были бойцы.

— Хоккеисты бывают разные — попадаются и такие громилы, что просто не дай Бог. Когда они шли на ваши ворота, когда выходили один на один, что вы чувствовали? В комок не сжимались?
— Нет. Это перед матчем обычно волнуешься и переживаешь, а когда он уже начался, все забываешь — особенно если играешь с канадцами. Вот с теми же чехами — другое дело, а с канадцами не успеваешь о чем-то думать...

— Хулиганы они?
— Да, но при этом настоящие мужики, и хоккей у них очень азартный...

— Они же, как русские, любят подраться...
— О да, у них это в жилах, в крови с самого детства, хотя сейчас по-другому немножко стало. В детских, юношеских соревнованиях драться им запрещают, а раньше, когда даже их молодежные команды к нам приезжали, они такие устраивали побоища... Когда на турнир, организованный Фондом «Международная спортивная академия Владислава Третьяка», которому уже 12 лет в этом году исполняется, прибыли американцы, они в одном матче как вылетели — минут 20 дрались «все на все», стенка на стенку. Самое главное, что делают это хорошо, с детства умеют (там же своя техника: как майку рукой подцепить, как руку перехватить, — много нюансов), а вот мы драться так не приучены.

Европейцы тоже могут сыграть жестко, но себя все же щадят, а вот канадцы ни других, ни себя не жалеют — они в этом плане более, что ли, открытые...

— Вы интеллигентный человек, не чета записным «рубахам» — вам тоже приходилось на льду драться?
— Один раз, хотя даже не дрался, просто... Это в Миннесоте было, в 71-м году. Встречались со сборной Соединенных Штатов, и так получилось, что у нас двух игроков удалили и мы остались втроем против пятерых. Отбиваемся, как тут драка возле моих ворот завязалась: два американца на одного нашего налетели (канадцы обычно так не поступают, а вот американцы запросто!).

— Кого били?
— Не помню, но, конечно, я стал ему помогать и своей клюшкой вратарской ударил зачинщика по спине. В общем, заваруха была еще та, но произошло это один-единственный раз и больше не повторялось. Считаю, что не вратарское это дело, хотя в Канаде, если «все на все», вратари тоже дерутся...

— Зрителям это нравится?
— Разумеется. У нас даже в России был матч («АК Барс» играла с «Трактором»), и Мыльников с финном Норреной, вратарем из Казани, такую учинили драку... Потом она переросла в массовую — публика была в восторге!

— Владислав, а это правда, что когда-то вы нападающим были?
— В таком амплуа совсем немножко играл. Когда пришел в 63-м году в ЦСКА, хотел только форвардом быть, вот только форму, к моему огорчению, мне не выдали, а купить ее было нельзя. Месяц отзанимался, и клюшкой да шайбой все ноги мне перебили. Мама переживать стала: «Ну что это такое — сплошные синяки»... Я к тренеру: так, мол, и так, а он: «Мы же не знаем еще, что из тебя получится. Играть только через пару годков будешь, поэтому давай пока так тренируйся, а там посмотрим». Я попросил: «Ну хоть какую-нибудь экипировку дайте». Он: «У нас только вратарская есть — никто ее не хочет». — «А мне все равно, — я обрадовался, — лишь бы форма была». Надел ее и собирался играть в нападении, а ребята сказали: «Давай-ка в ворота — у нас вратаря нет». Так вот и стал голкипером...

«В Канаде меня спрашивали: «Это правда, что вам, совсем маленькому, по указанию Политбюро специально ноги сломали?»

— Вы только что маму вспомнили — я читал, что она в свое время увлекалась русским хоккеем...
— Да, еще до войны. У нее даже клюшка была загнутая — я пацаном на улице ею играл.

— Себя в русском хоккее не пробовали?
— Нет, не пришлось.

— Он что же — менее интересный?
— Скорее, своеобразный: поле большое, и острых моментов не так много. Хоккей с шайбой все-таки более зрелищный: за одну минуту много событий может произойти.

— Почему в ЦСКА, куда вы попали совсем юным и где тон задавали прославленные, титулованные игроки, вас нарекли Птенцом?
— А я (улыбается) худеньким рос, во мне было всего 70 килограммов — одни уши торчали и шейка тонкая. Все жалели меня и побаивались, что шайбой мне перебьют горло, потому что мышечный панцирь был еще слабоват. Даже болельщики «Спартака» и других команд за меня болели: дескать, такого зеленого пацана в ворота поставили... Поэтому, наверное, сначала меня цыпленком прозвали, а потом переименовали в Дзуриллу — с прекрасным голкипером чехословацкой команды мы почти тезки: он Владо, а я — Владик...

— Вы как-то сказали: «Неудачи отзывались во мне физической болью — после поражений не мог сдержать слез». Неужели действительно плакали и вся команда вас успокаивала?
— Такое только один раз случилось, в 11 лет, когда последнюю шайбу от синей линии пропустил. Это решающий матч был: если бы у команды «Красный Октябрь» выиграли, стали бы чемпионами Москвы, а тут — ничья! Стою, одним словом, расстроенный, на глазах слезы, и вдруг тренер ко мне подходит и говорит: «Да не переживай ты — «Спартак» проиграл «Мясокомбинату», так что мы чемпионы» (смеется). В 64-м году это было — тогда я свою первую медаль получил.

— Позднее, на взрослом уже уровне, не позволяли себе слез?
— Нет, никогда...

— Но проигрывать не любили?
— А кто любит — неужели вот вам приятно?

- Хорошо, Владислав, быть нападающим: не забил — ничего страшного, да и защитником тоже неплохо: упустил соперника — с кем не бывает, а на вратаря все шишки обычно сыплются, потому что если шайба в воротах, он виноват по-любому. Что такое для вас «последний рубеж» — та черта, которую шайба не должна пересечь?
— После чемпионатов мира я часто выступал у военных — не только у летчиков и моряков, но и у пограничников, и они говорили: «Вы наш, потому что на границе стоите». Понимаете, когда я играл (говорю сейчас чистую правду), за моей спиной был Советский Союз, а еще жена мне все время письма писала напутственные на чемпионаты мира и на Олимпиады: «Папочка, дорогой, не забывай: мы, двое детей и я, стоим сзади тебя в воротах. Не дай, чтобы шайба попала в нас».

Конечно, ответственность на мне лежала огромная, потому что моя ошибка сразу же выливалась в голы, в неприятные цифры на табло. Вратарь как бы в команде и в то же время вне ее — отдельно сам по себе: он и одет иначе, и по-другому мыслит, и психологически готовится к матчу по-своему. Нападающий или защитник могут сесть на скамеечку, водички попить, а ты постоянно в игре, и нельзя отвлечься, расслабиться, потому что шайба может залететь откуда и как угодно. Конечно, когда на площадку выходишь, от всего отрешаешься — последний рубеж обязывает.

— Что бы ни говорили о вашем феноменальном характере, силе воле, усердии и самоотдаче, думаю, что вперед вас вел прежде всего огромный, недюжинный, Богом данный талант. Не случайно же канадские журналисты допытывались: правда ли, что когда вы родились, члены Политбюро специальным постановлением решили сделать из вас вратаря, потому что задатки были ярчайшие?
— Что интересно (смеется), этот вопрос мне задавали в Канаде не раз. Как-то лечу из Монреаля в Торонто, и подходит ко мне стюардесса: «Можно у вас взять автограф?» (там же все знают, все узнают). «Пожалуйста», — говорю, а она продолжает: «Вы извините, а можно нескромный вопрос?». — «Да, ну конечно». — «Правда ли, — спрашивает она, — что в свое время советское руководство решило вылепить супервратаря и выбор на вашу семью пал?». — «Ну-ну», — говорю, а она продолжает: «...что вам, совсем маленькому, специально ноги сломали и на обоих коленях сделали операцию, которая позволяет садиться так, чтобы шайба низом не проходила?». Я засмеялся: «Это неправда».

— Не признались ей в этом?
— Нет! Меня постоянно об этом спрашивали, потому что первым из вратарей освоил стиль «баттерфляй» — бабочка, которая садится...

— Это когда вратарь в нижней стойке играет: кладет на лед щитки и перекрывает почти весь низ ворот...
— А тут еще по бокам перчатки — получается похоже на бабочку. Сегодня в НХЛ все уже на «баттерфляй» перешли, а раньше «стэндап» был (от английского stand up — вставать) — своеобразный щит: передвигаешься, закрываешь и все... Сейчас у нас только Евгений Набоков более-менее его использует.

— Политбюро давно нет, а ноги по-прежнему перспективным ломают...
— ...и все (смеется) стали садиться. Просто, как видите, мой стиль прижился, и я очень рад, что нынче практически все вратари мира его предпочитают.

«Одной рукой вы должны есть лапшу, а другой — мячом играть», — говорил мне Тарасов»

— Вообще-то, до вас считалось, что хоккейный вратарь должен быть обязательно низкого роста, потому что тогда ему удобнее защищать ворота. Как вы, человек высокий, с этим справлялись?
— Сейчас, наоборот, в НХЛ маленького вратаря сразу бракуют. Будучи тренером-консультантом в «Чикаго», я присмотрел шикарного вратаря (он за сборную США играл) — потрясающего! «Вот, — говорю, — хороший голкипер», а они на него даже не смотрят — берут высокого.

— Это после вас такое, видимо, началось?
— Не то чтобы после меня — просто тактика такова. Сегодня стиль «баттерфляй» особенно помогает большим вратарям, потому что, когда крупный на лед садится, он своим туловищем закрывает ворота, а у маленького все открыто, и чем меньше он ростом, тем тяжелее ему в этом стиле играть: надо дальше выкатываться, больше работать. Поэтому налицо тенденция — вратари, как правило, высокорослые, даже выше меня...

— Может, чтобы закрывать пространство плотнее, им надо полными, тучными быть?
— А через это прошли... В НХЛ даже специальные крылья на плечах делали (когда садишься, они поднимаются), панцирь, во-о-от такие ловушки, блин на локте удлиняли прилично. Вы представляете?

— И что?
— Нашивали еще себе между ног специальную сетку, на трусы поролон приделывали потолще, да еще и сам кипер — махина под два метра. Получалось, что вратари — главные, так сказать, герои: им забить невозможно.

— Но забивали?
— Мало: счета были 1:1, 2:2 — ни красоты, ни зрелищности, поэтому Национальная хоккейная лига постановила, что это неинтересно. Конечно, мы все любим хоккей, все ему преданы, но... Все ведь для болельщиков, чтобы они пришли и удовольствие получили, а радует их только результативная игра, правильно?

— Теоретически, однако, ворота закрыть на замок можно?
— Безусловно, однако в НХЛ приняли правила, которыми все урезали, специальные толщинки (когда садишься, они полностью закрывали пространство между ног) спороли, крылья убрали...

— Не дали летать...
— ...потому что нельзя. Я сам, когда был маленький, тоже щитки обшивал — они у меня были больше сантиметра на полтора. Никто ж никогда их не проверял: ни в клубе, ни в сборной — даже на чемпионатах мира, а теперь перед каждой игрой ставят шаблон. Если щитки параметрам не соответствуют, ты их снимаешь и выйти так на площадку уже не сможешь.

— По слухам, великий Тарасов требовал, чтобы вы никогда не расставались с теннисным мячом...
— Да, причем доходило иногда до смешного. В столовой сижу, кушаю, и вдруг он: «Молодой человек, где ваш мяч?». Я показываю ему, что ложку держу, а Тарасов: «Одной рукой вы должны есть лапшу, а другой — мячом играть». Или, помню, в 69-м впервые поехал с ЦСКА на юг, на сбор. Закончилась тренировка с теннисными мячами, все купаться пошли, но только я в воду вошел, тут Тарасов: «Молодой человек, а где же ваш мяч?». В результате мы с вратарем Адониным нашили себе на трусы по карманчику, и где бы ни были, мячик всегда находился при нас.

— Анатолий Владимирович называл вас «молодой человек»?
— А он со всеми так: «молодой человек», «полуфабрикат», «шкет», «оголец»... Первые слова, которые я от него услышал, были такие: «Ну что, полуфабрикат, будем работать. Выживешь — станешь великим...

— ...фабрикатом...
— ...а если не выживешь — извини. Ну что, в шахту!». Так говорил, и при этом к каждому неизменно на вы обращался.

— Что же вы с теннисным-то мячом делали?
— Играл. Каждое утро перед зарядкой подходил к стенке и начинал специальное жонглирование двумя мячами. Это тренировало реакцию, давало хороший настрой перед игрой.

— Говорят, у Тарасова был оригинальный метод отработки вратарских навыков: вы стояли в воротах, а в вас с разных точек площадки одновременно летели десятки шайб...
— Одновременно крайне редко — можно получить травму, но были частые броски с сокращающимся интервалом: оттуда, отсюда, слева, справа... Иной раз Анатолий Владимирович стоял передо мной с клюшкой, которой все время перед глазами маячил, закрывая обзор, а чаще всего передо мной ставили двух игроков, которые закрывали площадку, а мне бросали. Это, кстати, ситуация игровая, и я тоже этот прием применял, когда тренировал вратарей в Чикаго.

Обычно вратарю забивают, когда он не видит шайбу. Бывало, оправдываюсь перед Тарасовым: «Я шайбу не видел», — а он: «Это твоя проблема — должен видеть всегда».

«В последние годы я играл уже «по глазам». Это приходит с опытом и для большинства слишком сложно»

— Не знаю, правда это или красивая легенда, но прославленные советские хоккеисты рассказывали мне, что вы обладали каким-то даром предвидения и чуть ли не заранее знали, куда полетит шайба...
— Дело в том, что в последние годы я играл уже «по глазам», но это приходит с опытом — молодой вряд ли так сможет... Сколько я ни учил вратарей, от силы один-два переняли такое — для большинства это слишком сложно.

— По глазам, простите, кого — нападающего?
— Да, и я расскажу, как это выглядит. Допустим, против вас выходят два форварда... В такой экстремальной ситуации легко растеряться, и тогда гол гарантирован, а я начинаю внимательно следить за глазами того, у кого шайба. Если перед броском он мимолетный взгляд на товарища кинет, а потом на шайбу, так и жди — последует передача партнеру. Нападающий отдает пас, а я уже там стою. И другой вариант. Если в последний момент он посмотрит сначала на меня, а потом на шайбу, значит, будет бросать сам, поэтому я уже забываю о его партнере и вступаю в противоборство с ним. Как только соперник глаза опустил, я шаг из ворот — и все, он мой, так что ничего сверхъестественного: опыт, знание психологии и, конечно же, хладнокровие.

— Когда канадская пресса дружно ругала своих профи за то, что русские опять победили, они оправдывались: «У них же в воротах Третьяк, а он нас гипнотизирует». Вы что же, действительно гипнозом владеете?
— Нет, но вы знаете, какую ошибку они допускали? Очень удачно сыграв в 72-м году, я заложил фундамент, наверное, на всю свою жизнь, и когда мы прилетели в Канаду в 75-м, канадцы дружно приходили (один раз в Монреале тысяч восемь явилось!) смотреть, как я тренируюсь. А для меня это допинг, понимаете? Я уже в самолете себя настраивал: «Ну, готовьтесь! Покажу, кто есть кто», — и в аэропорту по трапу спускался совершенно неузнаваемым человеком. Так доказать им хотелось, что мы не хуже, а лучше! Когда я тренировался, свои мне почти не забивали, а представители «Монреаль Канадиенс» сидят, все снимают... «Как же этому парню забить?» — думают. В результате у них складывалось ложное впечатление, что мои ворота непробиваемы, и даже накануне Кубка Канады газеты писали: «Как позволит Третьяк, так и сыграем».

— Никакого гипноза, выходит, не было?
— Гипнотизировал я их своей тренировкой, своей игрой. Зря (улыбается) они приходили: не надо было на это смотреть — было бы легче.

— У вас потрясающая реакция — иначе и быть не могло, — а в жизни она пригодилась?
— Естественно, особенно за рулем...

— И что же, были моменты, когда, если бы не реакция, дело бы плохо закончилось?
— Все было, но выручало всегда хладнокровие. Спортсмен — он же и за рулем ас: главное — не увлечься, не перейти границу.

«Чехи и обзывали нас, и плевали в лицо. Терпели ребята...»

— Остросюжетные поединки советских «любителей» с канадскими профессионалами многими воспринимались как столкновение двух политических систем: если выигрывали канадцы, это было плохо для вас, а ежели побеждали вы — несладко приходилось им. Скажите, наши военачальники (все-таки ЦСКА — клуб армейский), крупные руководители партии, спорта накачивали вас: «Не вздумайте проиграть, это наши враги», как-то стращали?
— Было такое, когда с американцами предстояло играть и перед Олимпиадами... Вот чехи, поляки — нормально, это наши друзья, нам даже не разрешали с ними особо драться. Вот, скажем, на турнире на приз газеты «Руде право» в 76-м году у нас три игры состоялись со сборной Чехословакии, на которых все их Политбюро присутствовало.

— Сильная у них команда была?
— Да, очень хорошая. Мы к Олимпийским играм готовились в Инсбруке, уделили большое внимание физической подготовке и, естественно, плохо выступили. В последний, помню, момент Гусев применил против одного из чехов прием, и так получилось, что клюшкой попал тому в подбородок, его унесли на носилках... Потом на банкете я этого нападающего видел — ничего страшного, а в зале такой вой поднялся... Нас закидали там всем, что нашлось под рукой, и когда мы в Москву прилетели, нас сразу — в воскресенье! — в автобус и к министру спорта Павлову. Он появился, глаза, как у военно-морского окуня...

— Серьезный же человек был...
— Мы про себя: «Что случилось?», а он как понес: «Да вы хоть знаете, что наделали? Сказать, кто вы такие? Вы хуже врагов социализма (а хуже были только предатели родины. — В. Т.), а вы, Гусев, больше играть не будете». Тот робко: «Да я случайно». — «Все, форму сдавайте — больше на лед не выйдете».

— И что, карьера его на этом закончилась?
— Да нет, конечно. Петров попытался за Гусева заступиться: «Я как парторг хочу заверить: он не виноват». — «Парторг? Завтра вас ждут на Старой площади», а я комсоргом был — ну что тут скажешь?

— После парторга уже ничего...
— Ну да, а через месяц или два мы отправились на Олимпийские игры, выиграли золотые медали, и всем ордена дали...

— И Гусеву в том числе...
— Воистину, от ненависти до любви один шаг.

— Игры с чехословацкой сборной были едва ли не главным украшением любых хоккейных турниров. Какие ребята за них играли — Поспишил, Мартинец, Поузар, Кралик, Бубла, Новы, Холик, Холечек, Дворжак, братья Штястны! После Пражской весны и вторжения в 68-м году наших танков напряжение во взаимоотношениях с ними существовало?
— И очень большое, хотя до этого мы были как братья... Помню, когда первый раз приехал в 70-м году в Стокгольм, в лифте нос к носу столкнулись Дзурилла, Коноваленко и я — мы жили в одной гостинице. Коноваленко говорит Дзурилле: «Ну что же ты, почему не здороваешься?», а тот в ответ что-то нечленораздельное выдавил: «А... О... Э...».

— Так и не поздоровался?
— Нет. Даже до того доходило, что если нас размещали в одном отеле, чехи немедленно уезжали в другой (или если, не дай Бог, ели мы вместе, в одном помещении).

— Смотрите-ка, до какой степени все обострилось!
— Что вы — на Олимпиаде в Саппоро чех Недоманский (шутили, что в СССР две проблемы — Даманский и Недоманский) специально в нашего тренера Чернышова шайбу бросил...

— Как это?
— Ну так. Аркадий Иванович стоял у скамьи, облокотившись о бортик, а он в него шайбу... Это было в игре, но сделано умышленно, чтобы нас раздразнить, спровоцировать. К слову, этого хулигана наши крепко потом проучили. Перепало, конечно, и нам, и им, но сегодня я и с Голонкой дружу, и с другими ребятами, которые в свое время были непримиримыми.

— Ушло уже все?
— Ушло, потому что было замешано на политике. С одной стороны, нам нельзя было их бить (с американцами, канадцами дерись, а чехи — друзья), а с другой стороны, они в наш хоккей играли, были нам очень близки, а поскольку все наши матчи на первенствах мира были за золотые медали (чаще всего именно от их исхода зависело, кто чемпионами станет), это вносило дополнительное напряжение. В Праге играть приходилось в сложной атмосфере: и плакаты с нарисованными танками были, и все 12 тысяч зрителей против нас болели, излучая не столько спортивный азарт, сколько ненависть. На нас просто отыгрывались, так и писали на транспарантах: «Вы нам танки, мы вам — бранки (по-чешски голы. — В. Т.)».

— А на площадке оскорбительные реплики соперники себе позволяли?
— Сколько угодно. И обзывали нас, и плевали...

— В лицо?
— Было дело. Терпели ребята...

— До перестройки вниманием власть предержащих хоккей обделен не был — вы это чувствовали?
— Ну, сами судите: Брежнев у нас на всех матчах сидел — даже на встречах чемпионата СССР бывал регулярно.

— Вас хоть об этом предупреждали или вы видели, как он заходит в ложу?
— Мы это знали, уже когда за пару часов до начала ехали на игру: если на всех постах стояла милиция, значит, Леонид Ильич будет. Врачи рекомендовали ему положительные эмоции, и он получал колоссальное удовольствие, глядя на настоящих мужиков, которые бьются на ледовой площадке...

Я, между прочим, встречался с ним в 81-м году после Кубка Канады, в финале которого мы обыграли хозяев 8:1. Мы тогда привезли Леониду Ильичу подарки, а он нам зарплату всегда повышал, награды давал щедро.

«Стою на трибуне съезда, бодро докладываю и вдруг сзади слышу: «Владислав, молодец!». Оборачиваюсь: «Да, Леонид Ильич, спасибо большое!»

— Вы же один из немногих спортсменов награждены орденом Ленина...
— Да, в свое время четыре высших ордена СССР получил. Помню, как-то после первого периода финнам проигрывали 2:1. Приходим в раздевалку, а следом Павлов: «Так, капитан, парторг и комсорг быстро к Брежневу и Черненко — подарки вручать». Мы кое-как отстегнули свою амуницию (это же сложно, а у меня вдобавок щитки) и побежали в правительственную ложу. Никогда не забуду — заходим, а там стол большой, и на нем конфеты, зефир, «Мишки» какие-то косолапые, которые я так любил маленьким. В 60-е годы же все было, а потом куда-то исчезло — сосали одни леденцы... Посмотрел, словом, на кремлевские обертки красивые... «Ого! — подумал. — Вот это живут люди!». Позавидовал (улыбается)...

Подхожу, в общем, к Брежневу и говорю: «Дорогой Леонид Ильич, большое спасибо за вашу заботу!», а генсек с укоризной: «Ну что ж это вы финнам проигрываете?». — «Леонид Ильич, — отвечаю, — финны нам не соперники, сейчас выиграем» (на моей памяти, за 15 лет мы только один раз им уступили).

Брежнев поинтересовался: «А что это у вас фамилии сзади по-английски написаны?». Я только плечами пожал: «Да не мое это дело». Тут же министр наш подскочил: «Леонид Ильич, понимаете, это международный турнир, и все должно быть по-английски». — «Да? Жаль только, не разберешь иногда, что за фамилия». Ну что — пожелал нам удачи...

— ...и в результате финнов вы одолели?
— А как же! На следующий день пришли в раздевалку, смотрим — фамилии все на русском. За ночь две швеи перешили (смеется). По орденам, кстати, тоже был интересный момент.

78-й год, чемпионат мира в Праге. Чехословацкому хоккею 50 лет исполнялось, они так готовились... В первом матче обыграли нас 5:2, и вот последняя игра...

— ...решающая!
— Их и ничья устраивала, и даже если бы в одну шайбу нам уступили, победа, в общем-то, оставалась бы за ними, а нам надо было выигрывать с разницей только в две шайбы (или больше), поэтому они не сомневались в благополучном для них исходе... Столы уже были накрыты, правительство чуть ли не в полном составе пришло, ребята в мечтах прикрутили себе медали...

— ...но Третьяк, Михайлов, Петров и Харламов были с этим категорически не согласны...
— В результате мы их обыгрываем — 3:1: невероятное счастье! Нас быстро вывезли, потому что такое там поднялось... Конечно, у них горе, праздник весь скомкан, никто на банкет не пришел...

Мне один человек рассказывал, что в это время Брежнев был в ФРГ с визитом. Хозяева у него спросили: дескать, какой спектакль хотите вечером посетить, а он в ответ: «Наши играют с чехами, поэтому в театр не пойду — буду смотреть хоккей».

На следующий день прилетел наш генсек в Москву, заходит на заседание Политбюро и говорит: «С победой, товарищи!». Все переглянулись: «С какой — вроде же не воюем?». — «Вы что? — Леонид Ильич удивился. — Вчера наши у чехов выиграли и заслуживают орденов Ленина, Трудового Красного Знамени и медалей «За трудовую доблесть». Вот в каком порядке, пропустив орден Знак Почета, он перечислил награды, так все нам и дали — вот что значит партийная дисциплина!

— Один очень большой в прошлом руководитель советского комсомола рассказывал мне, как на очередном съезде ВЛКСМ во время вашего выступления сидящий сзади Брежнев что-то вам говорил в спину — что, если не секрет?
— В 74-м году мы выиграли чемпионат мира в Хельсинки, и прямо с поезда меня повезли в Кремлевский дворец съездов, где проходил ХVII съезд комсомола. Только в военную форму переодели и бриолином немножко пригладили волосы, потому что мы волосатые были, — и пожалуйте на трибуну. Вышел я, бодро докладываю: «Дорогие делегаты, наказ партии, комсомола мы выполнили...» — и вдруг слышу, Брежнев вполголоса мне: «Владислав, молодец!». Вот те на, думаю: как реагировать? Прервать выступление и поблагодарить или сделать вид, что не слышу? Оборачиваюсь: «Да, Леонид Ильич, спасибо большое», но надо ж доклад продолжать — вон столько в зале народу. Я вновь в текст уткнулся: «Наказ выполнили, завоевали...», а сзади опять голос Брежнева: «Владислав, передай всем ребятам привет». Я: «Да, Леонид Ильич, передам». (Смеется).

— Душевный был человек, правда?
— И душевный, и добрый, а самое главное — любил спорт и всячески нам помогал.

«Канадский журналист поклялся съесть газету со своей статьей, если русские забьют хоть одну шайбу. Честно все съел...»

— Продолжу разговор о политике: это правда, что однажды на скамье запасных старший тренер сборной СССР Тарасов запел «Интернационал»?
— Нечто подобное было один раз — на чемпионате мира в Швейцарии в 71-м году. Меня тогда первый раз в финале поставили — Коноваленко накануне неудачно стоял против чехов, и Тарасов сказал: «Третьяк — в ворота!». Естественно, я переживал, и хотя мы сначала забили шведам две шайбы, первый период проиграли 3:2. Пришли в раздевалку и предвкушаем: «Сейчас буря начнется, Тарасов нам даст» (он ведь такого шороху мог навести — мама не горюй!). Сидим, короче, притихли, а тренер сел на скамейку и запел: «Черный во-о-орон...». «Ну, — думаем, — батька запел: надо выигрывать». Выбежали на лед, разорвали шведов, победили со счетом 6:4. Что же касается «Интернационала»... Говорят, его тоже пел, но я лично не слышал.

— Сейчас, спустя столько лет, как вы можете охарактеризовать эпохальные битвы с канадскими профессионалами — чем они вам запомнились?
— Это поистине историческое событие, которое неповторимо, — я вообще думаю, что в 72-м году в хоккее произошла революция. До этого ведь канадцы считали себя непревзойденными...

— ...а русских — мальчиками для битья, да?
— Ну, они вообще европейских хоккеистов в грош не ставили: мол, не с кем играть. Разыгрывали собственные первенства, присваивали на свое усмотрение звание «лучшего игрока мира», а тут какие-то русские! Канадские профи бахвалились: «Да мы с двузначным счетом вас обыграем, всех перебьем, во втором периоде у вас даже на площадку некому будет выходить. Куда вам с нами тягаться? Мы такие здоровые, у нас шайбу метают так, что она вашего вратаря насквозь пробьет. Че за пацан 20-летний у вас стоит — вы что там, с ума сошли? У нас такие только за юниоров играют». У них, я напомню, Тони Эспозито в воротах стоял (ему уже под 30 было), форвард — Фил Эспозито блистал, и, конечно, шапкозакидательство такое присутствовало...

Короче, когда мы вышли на лед, первое впечатление было... сложное.

— Ураган на площадке?
— Честно скажу: увиденное потрясло! Во-первых, 18 тысяч зрителей, и когда стали представлять команду Канады — каждому игроку аплодировали по три-четыре минуты стоя. Орган, музыка — мы же к этому не привыкли, а нас перечислили за секунду: «Михайлов, Петров, Харламов...». Два человека из посольства похлопали — никто ж нас не знал (смеется). Стоим, короче, ножки подгибаются...

— ...коленки дрожат...
— А то нет! Смотрим...

— ...не худые напротив ребята...
— Воинственные прически, бычьи шеи, жвачку жуют, без шлемов: кажется, только скажи «фас!» — разорвут. Они, кстати, так и говорили: «Мы разорвем их, как утку!» — напускали на нас страху в газетах. Один хоккеист прямо заявил: «Если бы тренер сказал мне убить русского, я бы убил» — вот до какой степени доходило, какой был настрой (половина же в Штатах играла).

— Ужас!
— Теперь представьте: площадка маленькая, а они как полетели — мы растерялись. Уже через несколько минут на табло красовался счет 2:0 — мы проигрывали, и органист похоронный марш стал играть. Подъехал Фил Эспозито: «Ничего, мальчики»... «Господи, — думаю, — стыд-то какой! Весь Советский Союз на нас смотрит, 250 миллионов, а тут похоронный марш». Неприятное, должен сказать, ощущение, но в этот трудный момент свое слово у нас сказали лидеры...

Первый Зимин забил, а у них на воротах Кен Драйден стоял по кличке Жираф, который до этого играл за канадских любителей и помнил, как мы ему по шесть, а то и по девять шайб привозили. Видимо, это наложило на него неизгладимый отпечаток, к тому же вся игра на моих шла воротах, я был все время в игре, а у него работы как таковой не было. Вот и получилось: первый бросок — гол, потом второй — гол! За весь первый период мы сделали всего четыре броска и две шайбы забили — 2:2. Пришли в раздевалку, тренер Бобров говорит: «Ребята, можем играть. Драйден трясется — бросайте со всех сторон».

— И начали ему бросать?
— Они давят нас, давят, а мы в контратаку — и гол! Снова давят — я выручаю, а туда отваливают... Знаете, после того как счет стал 7:3 в нашу пользу, публика — все 18 тысяч! — как вымерла, повисла гробовая тишина. Когда все закончилось, мы, счастливые, к соперникам руки протягиваем, а они отвернулись и ушли.

— Да?
— Да! Наш руководитель потом спрашивает: «Как же так? Товарищеский матч, надо друг другу руки пожать», а их тренер Гарри Синден в ответ: «Странные русские. Приехали, опозорили, сколько денег у нас забрали — еще и хотят, чтоб им руки пожали?».

— Насколько я знаю, один из канадских журналистов пообещал в случае проигрыша их команды съесть... свою шляпу...
— Сперва, если русские забьют в первой игре хотя бы одну шайбу, поклялся съесть газету со своей статьей. Об этом мы знали, но посчитали подобное шуткой, а корреспондент оказался парнем серьезным, хозяином слова.

На следующий день мы прибыли из Монреаля в Торонто и смотрим: на улице перед гостиницей (а погода хорошая, солнце!) толпятся корреспонденты газет, радио, телевидения, и сидит он — на лестнице, в шляпе, с пером. Ему выставили стол, в термосе он борщ принес (газету — а в ней страниц 40! — не съесть без воды). Он мне: «Покрошите, пожалуйста», но я, если честно, этого чудика пожалел: «Простите, но есть-то зачем? Ну не пишите так больше, знайте уже нашу силу». — «Нет, мне это надо, поймите». Может, ему реклама была нужна — все-таки телевидение это снимало.

В общем, сам начал крошить, а Валера Васильев хлеба ему вынес. Он ест, улыбается, а кто-то из наших ребят подошел и спросил: «Что это вы капиталиста жалеете?». Взял и остатки газеты в тарелку ему бросил. Воды уже не было — одна муть, но тот честно все съел... Молодцом оказался!..

— ...и больше ерунды не писал?
— Потом признался в своей газете: «Да, я теперь знаю силу русского хоккея. В следующей серии советская сборная обыграет канадцев со счетом 8:1, а если нет, я съем свою шляпу».

"В 32 ГОДА Я УЖЕ СТАРИЧКОМ СТАЛ МОХНАТЫМ. МОЛОДЫЕ КО МНЕ СТУЧАЛИ: "ВЛАДИСЛАВ САНЫЧ, ВСТАВАЙТЕ, ЗАРЯДКА"

— 15 лет вы были вратарем номер один СССР и мира, вас официально признали лучшим хоккеистом ХХ столетия. За счет чего стабильно играли полтора десятилетия на высочайшем уровне?
— За счет самодисциплины в первую очередь. Понимаете, в высшей советской лиге, на чемпионатах мира и Олимпиадах все хорошо умели играть, все были профессионалами, отдавшими хоккею лет по 15-20, но самое главное — умело себя настроить: как гитару, если хотите, или как скрипку.

— Первостепенна, получается, психология?
— Именно. Я, например, нашел к себе ключ и мог вводить себя в такое состояние, что сам иногда не понимал, как такие шайбы беру... Действовал на автомате.

— Что же это за ключ?
— Аутогенная тренировка.

— О чем-то конкретном думали?
— Всегда об одном и том же, и даже картины, которые смотрел перед выходом, должен был ставить те же...

— Допустим, завтра игра с канадцами — о чем ваши мысли?
— Как правило, накануне тренер собрание проводил — мы отсматривали и разбирали игровые моменты, а я за день до матча старался отвлечься, кино посмотреть — все, что угодно, лишь бы разрядить обстановку и хорошо спать.

— Какие картины вы предпочитали?
— Разные. Боевиков у нас раньше не было, а за границей мы их смотрели: с собой-то ничего не привозили. Это уже потом, в 80-е, когда стали постарше, видеомагнитофоны появились и мы с удовольствием брали "Бриллиантовую руку", другие фильмы, музыку свою стали слушать. Помню, в Германии ставили то и дело Антонова — "Под крышей дома твоего". Как только автобус тронется, все кричали: "Нашу давай!"...

— С вами ведь на соревнования и артисты популярные ездили?
— Постоянно. Евгений Леонов, Ролан Быков, Иосиф Кобзон, Винокур.

— Помогало это?
— Еще как — обстановку разряжало мгновенно. Нам ведь малейший сбой не прощали, второе место — это для нас не успех, только "золото" подавай, и осознавать это — тяжелейший груз. На чемпионате мира в Праге, я помню, наши беседы с Леоновым длились часами: говорили о сцене, кино и, конечно же, о хоккее. Он буквально заряжал команду оптимизмом, и когда ребята увидели Евгения Павловича в вестибюле гостиницы с чемоданом, удивились. "Вы что, уезжаете?". Он: "Да вот, пора, в Москве ждут". — "А мы как же?" — спросили, — и видно, такое огорчение было написано на их лицах, что Леонов махнул рукой: "А-а, ладно, остаюсь!". Он же у нас как талисман был...

— Вы первым из европейцев попали в Зал хоккейной славы в Торонто, вас повсюду боготворили. Не сомневаюсь, что множество раз вам предлагали из Советского Союза уехать, сулили огромные деньги, но сыграть за канадских профессионалов так и не довелось. Жалеете об этом сегодня?
— Не скрою: отчасти, да. Закончил я в 32 года...

— Рано ведь, правда?
— Конечно — вратарь может спокойно играть до 40-ка, тем более что человек я дисциплинированный, режимный, способный идти к цели и добиваться ее. Я, кстати, хотя и мог позволить себе выпить, знал, когда и сколько, никогда не курил, ни одной тренировки в жизни не пропустил — только по болезни. Словом, фанат хоккея (и внук у меня такой!), а отношение к делу непременно отражается на игре.

— Вы не остались в воротах до 40-ка, потому что не хотели снижать уровень?
— Понимаете, здесь к тому времени я уже выиграл все. Как-никак десятикратный чемпион мира, девятикратный — Европы...

— ...трехкратный олимпийский чемпион, на минуточку...
— Сегодня в мире таких только два: Рагулин и я — больше никого, но если бы стал не десяти-, а одиннадцатикратным, ничего в ваших глазах бы не изменилось — ведь правильно? Я в четырех Олимпиадах участвовал — ну еще на одной можно было сыграть, но интерес у меня уже погас, потому что за 15 лет в большом спорте я прожил все: в 32 года старичком стал мохнатым. Ко мне уже молодые стучали: "Владислав Саныч, вставайте, зарядка".

— Да?
— Ну конечно — в команде существовало уважение к старикам. Фирсова, скажем, я еще мог называть Толей, а вот Рагулина Сашей — нет, он для меня и по габаритам, и по уважению был Александром Павловичем. Вот и ко мне стали обращаться по имени-отчеству, что немного меня коробило. Короче, сложновато уже было, я стал держаться отдельно, потому что старший и самый опытный. Поэтому, получив в 84-м году приглашение в "Монреаль Канадиенс", подумал: могу что-то поменять.

— Вы, я так понял, об этом мечтали?
— Я в драфте от них был и хотел там играть, потому что здесь, повторяю, все уже выиграл — а почему нет?

"УТРОМ ИДЕМ В ЭДМОНТОНЕ НА ТРЕНИРОВКУ, И ВДРУГ ПОДЪЕЗЖАЕТ ТАКСИСТ. "ВЛАДИСЛАВ, — ГОВОРИТ, — У ВАС НЕСЧАСТЬЕ В СТРАНЕ: ХАРЛАМОВ РАЗБИЛСЯ"

— Сколько вам предложили?
— Конкретную сумму не называли, но пообещали: "Любые деньги дадим". В Москву еще раньше генеральный менеджер их приезжал, встречался с Сусловым, членом Политбюро...

— ...и главным советским идеологом...
— ...но тот сказал, что мой папа — командующий Дальневосточным военным округом, генерал армии.

— Да, точно, был такой генерал Третьяк...
— Это однофамилец, однако канадца заверили, что отца я расстраивать не хочу, поэтому в Монреаль не поеду. Я между тем узнал, что такая встреча была, только спустя пять лет.

— Расстроились?
— Если уж так откровенно, и поиграть как профессионал хотел (все-таки что-то новое!), и деньги заработать — мы же таких не получали. "Монреаль" меня очень ждал, к тому же эта команда была похожа на ЦСКА — не драчливая, не чета "Филадельфии флайерс", она была ближе к Европе: там же французы играют.

— Как вам самому кажется, если бы вы все-таки уехали в Канаду, добились бы там таких же выдающихся успехов, как здесь?
— Трудно сказать, но старался бы изо всех сил, все мастерство приложил бы. Как бы пошло, не знаю — все же другой там хоккей, но думаю, плохо не выглядел бы, тем более все лучшие матчи у меня — против канадцев. Я умел против них играть!

— Думаю, большим счастьем для вас было играть с такими ребятами, как Михайлов, Петров, Харламов, Макаров, Ларионов, Крутов, Фетисов, Касатонов... Кто, на ваш взгляд, из партнеров на льду был самым талантливым от природы?
— Харламов.

— Однозначно?
— Да, поэтому в офисе у меня его фото отдельно висит. В позапрошлом году ему 60 лет бы исполнилось, и в память о нем мы сыграли матч ветеранов. Потрясающий был хоккеист, особенно когда играл против канадцев. В первом же матче он им "привез", по-моему, две или три шайбы и такую показал игру виртуозную, что на следующий день ему принесли чек от "Торонто Мэйпл Ливз".

— Серьезно?
— Да, хотели его сразу туда забрать, но он отказался.

— Был патриотом?
— А у нас в то время все патриотами были. За границу, во всяком случае, никто из нашей плеяды не убежал, хотя заманчивых предложений было немало.

— Говорят, Харламов разбился в автокатастрофе потому, что сел за руль пьяным...
— Нет, это неправда, и вообще, за рулем сидела его жена — трагедия произошла в девять утра по дороге на тренировку.

— Она что же — не справилась с управлением?
— Ирина плохо водила, он ей давал руль только за городом. Все и случилось где-то в 60 километрах от Москвы — такое горе!

— Для команды это был шок?
— Еще и какой! Весть о Валериной гибели застала нас в Виннипеге — в 81-м году на Кубок Канады его не взяли. Там во времени разница... Утром на тренировку идем, и вдруг таксист ко мне подъезжает. "Ой, Владислав, — говорит, — у вас несчастье в стране". — "Что случилось?" — спрашиваю, а он: "Харламов разбился". Прямо на улице к нам один за другим стали болельщики подходить, соболезнования выражали. Пришли в раздевалку, а там по нескольким телеканалам показывают в записи, как Валера голы забивает канадцам: вот, мол, какой великий человек погиб вчера под Москвой.

— Если бы его взяли на Кубок Канады, может, все обошлось бы?
— Может, и так, но жизнь ведь непредсказуема. Всеволод Бобров вон опоздал однажды на авиарейс... Впервые в жизни у него не сработал исправный будильник, поставленный на четыре утра, поэтому 5 января 1950 года легендарная, курируемая Василием Сталиным хоккейная команда ВВС вылетела в Свердловск без него. При посадке в условиях пурги и плохой видимости пилотируемый самым опытным экипажем Военно-воздушных сил Ли-2 врезался в землю. Погибли все, а он жив остался. На все воля Божья...

"РАНЬШЕ ТРЕНЕР БЫЛ ЦАРЬ И БОГ: ОТ НЕГО ЗАВИСЕЛО, ПОЛУЧИШЬ ЛИ ТЫ КВАРТИРУ И МАШИНУ, ВЫЕДЕШЬ ЛИ ЗА ГРАНИЦУ — ДА ВСЯ ЖИЗНЬ ТВОЯ И ТВОЕЙ СЕМЬИ"

— В советском хоккее было две, я считаю, гениальные тройки нападения: Михайлов — Петров — Харламов и Макаров — Ларионов — Крутов. Какая, на ваш взгляд, лучше?
— Однозначно ответить нельзя, потому что каждая по-своему хороша, да и блистали они в разное время. И одни выдающиеся, и другие, к тому же Михайлов, Петров и Харламов все-таки тройкой играли, а Ларионов, Макаров и Крутов — пятеркой: с ними же в связке были Фетисов и Касатонов... Слава Фетисов у нас в чемпионате Союза был суперрезультативным — понимаете, о чем речь? Это я все к тому, что у них полная взаимозаменяемость была и соперники просто не знали, кого ловить. Тот же Макаров в защите порой отрабатывал, Фетисов блистал в нападении, все крутилось-вертелось, вызывая в тылу врага замешательство. Уникальное было звено...

— Вам довелось играть под руководством двух выдающихся тренеров: Тарасова и Тихонова: кто из них был жестче?
— Безусловно, Тарасов, хотя и Тихонова мягким не назовешь. Оба нас в кулаке держали, но такое, наверное, было время: по-другому управлять хоккеистами было трудно.

— Виктор Васильевич Тихонов — тренер авторитарный?
— В общем-то, да, но все было подчинено победе, поэтому... Теперь у нас демократия, и такие методы неприемлемы, а раньше тренер был царь и Бог: от него зависело, получишь ли ты квартиру или машину, выедешь ли за границу — да вся жизнь твоя и твоей семьи. Сегодня тренер почти ничего не решает: зарплату ты получаешь от менеджера, квартиру сам покупаешь, питание тебя вообще не волнует. Хочешь в любую страну — выбирай туристическую путевку и поезжай, но заграница теперь никого особо не манит — многие вообще туда не хотят, потому что все уже можно купить здесь (это раньше ездили туда, как в Москву за колбасой).

Помню, мы киви из-за рубежа привозили — показывали, и все поражались: что это еще за чебурашка? Я почему рассказываю, какая была жизнь? Нынче люди у нас самодостаточные: некоторые хоккеисты, самые высокооплачиваемые, получают здесь больше, чем в Европе, поэтому тренер теперь такой же наемный работник, как и игрок?

— От ребят-хоккеистов мне приходилось слышать, что Тихонов над ними порой издевался — это так?
— Ну как издевался? Неприятные моменты были — просто сейчас об этом не хочется. Он, повторяю, все ради победы делал... Конечно, были и обиды, и немножко Виктор Васильевич в человеческом плане перегибал. Допустим, у тебя сын маленький заболел, а он говорил что-то типа: "Ну чем ты ему можешь помочь?". В НХЛ между тем правило есть: если кто-то близкий заболевает...

— ...отпускают домой?
— Даже вопросов нет — снимают с игры, и ты уезжаешь. У нас же тогда, если матч или предыгровой день, отпроситься и не пытайся.

— Ну хорошо, вы такой дисциплинированный игрок, заслуженный мастер спорта, корифей, ветеран — как-никак 32 года, наверняка, хотели побыть больше с семьей. Вы Тихонова просили: может, отпустите на денек?
— Было так: я сказал ему, что пока уходить не буду, останусь еще в команде, но дайте возможность жить дома. Обязуюсь за день до игры приезжать на базу, а то в семье уже напряжение — жена недовольна, детей не вижу".

— Тихонов отказал?
— Сухо отрезал: "У меня для всех дисциплина одна", и я решил: "Ну что же, тогда заканчиваю!".

— Вот оно что, а если бы Тихонов на ваши условия согласился?
— Поиграл бы еще.

— Долго?
— Не знаю, трудно сказать.

— В 89-м году, как раз в те дни, когда журнал "Огонек" опубликовал открытое письмо Игоря Ларионова "Почему я не хочу играть в команде Тихонова", я брал у покойного Анатолия Тарасова интервью, и Анатолий Владимирович принял сторону Ларионова. Он очень жестко раскритиковал коллегу: классных игроков, сказал, мало и они требуют индивидуального подхода...
— Тарасов в свое время и сам тем же грешил — задним умом все крепки. Всегда легче критиковать чужие решения, чем самому через стереотипы переступать.

"ЕСЛИ СЕЙЧАС Я ВСТАНУ В ВОРОТА, МИНУТ ЧЕРЕЗ ПЯТЬ УМРУ"

— Если советский хоккей практически неизменно был на высоте (сборная редко занимала второе, а тем более третье места), то российский похвастаться этим долгое время не мог. Как вы считаете, почему?
— Ответ прост: много лет упустили. Во-первых, пока занимались обустройством своей жизни, о хоккее забыли и многие специалисты уехали. Классные мастера сразу рванули за океан, в НХЛ...

— ...и хорошо там играли!
— Лучшими стали. Верхушку, получается, обезглавили, а молодежь к победам была еще не готова. Во-вторых, поменялся климат...

— ...в смысле, глобальное потепление наступило?
— Да, и это тоже немаловажно. Раньше мы ведь на открытых катках начинали — я полжизни на них отыграл, а сегодня это практически невозможно: то снега нет, то плюсовая температура. Как президент Федерации хоккея России, со всей ответственностью заявляю, что самая главная моя задача — построить ледовые стадионы. В Канаде их три с половиной тысячи, а у нас всего лишь 160 (у вас в Украине, вообще, наверное, два или три). Откуда же — кто ответит? — появятся новые Харламовы, Мальцевы? Некоторые возражают: раньше-то рождались. "Да, — говорю, — но катались-то где?".

— На свежем воздухе...
— Я вот все время пропадал на катке — в 25-30-градусный мороз мы играли на улице...

— ...и нормально...
— Чуть ли не все парки, дворы были залиты льдом, а сегодня машинами заставлены. При этом популярность хоккея увеличивается, и чемпионат России проходит на самом высшем уровне, то есть желание налицо, а возможности.... Катков нам, увы, катастрофически не хватает.

— Сегодня проходит много красивых товарищеских матчей с участием ветеранов, но вы заявили, что в ворота больше не встанете: мол, "раньше летал — ползать теперь не хочу". Если и выходите на лед, то в роли... защитника — как в ней себя чувствуете?
— Замечательно, потому что сачкануть (улыбается) можно. Вышел на лед, секунду одну постоял — смена! — и сел. Участвовал? Да, ну а если серьезно, чтобы за ветеранов играть, надо тренироваться. Как-никак уже 57 лет — мышцы не те, болячки выскакивают...

— ...и что же — реакции прежней нет?
— Да, вот представьте, а без этого какой ты голкипер? Вратарь словно ванька-встанька: упал — встал, упал — встал, а если при моей сегодняшней комплекции 100 раз за игру упасть...

— ...можно вообще не подняться...
— ...связки к чертям оторвутся, да и спина вряд ли такую нагрузку выдержит... Поэтому я нынче судьбу не испытываю и не играю в контактные игры: на опыте как личном, так и других спортсменов уже видел, какими жуткими травмами это чревато — разрывами всякими да порывами. Понимаете, умом я такой же, каким был в 20 лет, и если сейчас встану в ворота и буду делать все, что делал...

— ...рефлекторно...
— ...это продлится минут пять, а потом умру, потому что сил не останется.

— Зато какая красивая, Владислав, смерть, согласитесь...
— (Смеется). Что да — то да! Короче, ни физической подготовки нет, ни — самое главное! — тренированности, а просто под своим 20-м номером посмешищем выходить, чтобы все ахнули: "О, Третьяк!" недопустимо. Люди привыкли видеть тебя прежнего...

— ...героя...
— ...а сейчас ты беспомощный старичок и ничего в воротах не сделаешь: ни поймать шайбу не сможешь, ни отбить...

— Ну, старичок — это вы малость переборщили...
— Ну, это образно так говорю. Да, безусловно, мог бы играть, если бы продолжал тренироваться — у нас, например, есть ветераны, такие, как Кузькин, которые систематически каждую неделю занимаются по два раза и до сих пор что-то показывают...

— Футболом вы увлекаетесь?
— Сейчас нет, а раньше приходилось, но это тоже игра контактная. Пришлось отказаться, потому что и там очень много травм, связки летят. Все хотят Третьяка обыграть: хоть в пинг-понг, хоть в большой теннис, — и радуются, если это им удается, а у меня же есть самолюбие, я не хочу спасовать, хотя выхожу против мастера.

Предлагают: "Ой, Владислав, давай с тобой проплывем, кто быстрее". — "Давай, — соглашаюсь, — но потихонечку". Кивает: "Да-да, помаленьку", а сам как рванет. Все, Третьяк не умеет плавать! Или приехал в Канаду: "Ой, давай в теннис с тобой поиграем". Объясняю: на корте я плох. "Ничего, я тоже не Сафин". Ну, продул я ему 5:0 или 6:0, а на следующий день газета напечатала фотографии, где засняли меня в горестных позах. Пишут: Третьяк почти нулевой — зачем мне это надо? Я же не играл с ними раньше в хоккей, когда в форме был — всему свое время.

— А вы шахматы полюбите...
— Это можно (смеется).

"ОТ ДЕВОЧЕК Я ПОЛУЧАЛ ПО 100 ПИСЕМ В ДЕНЬ, НО НЕКОТОРЫЕ ПРИСЫЛАЛИ НЕ СВОИ ФОТОГРАФИИ, А АРТИСТОК"

— На сколько килограммов тянут ваши многочисленные медали — вы никогда их не взвешивали?
— Ой, тут у меня, наверное, абсолютный рекорд, ни у кого столько нет — в общей сложности около 80 только золотых медалей. Раньше за победу в чемпионате Советского Союза не одну давали, а две (на лацкан пиджака и на ленточке, чтобы на шею вешать) — это уже 26, 10 золотых с чемпионатов мира привез (не считая серебряных и бронзовых), с первенств Европы — еще девять. Кроме того, мы 13 раз выигрывали Кубок европейских чемпионов, 12 — приз "Известий", плюс Кубок Канады, другие соревнования...

— Фантастика!
— Я к тому же четыре года за юниорскую сборную страны выступал: итог — три золотые медали и одна серебряная.

— Все сразу медали никогда не надевали?
— Это физически невозможно...

— Ни одна шея и ни один пиджак такого груза не выдержат?
— И даже два пиджака... Мне посчастливилось — в хорошей команде играл!

— Скромно сказал гений...
— Нет, это правда. Очень важно, где ты играешь, ведь если бы выступал, допустим, за команду "Сибирь", хорошим вратарем, может, и был бы, но столько трофеев бы не имел.

— У вас замечательная супруга Татьяна, и, насколько я слышал, свадьбе предшествовала необычная история знакомства. Как вы друг друга нашли?
— В 17 лет я был очень популярным молодым человеком: мелькал на экранах, мои фото публиковались едва ли не во всех журналах, получал от девочек по 100 писем в день.

— Фотографии, небось, присылали?
— Не говорите — на целый чемодан набралось...

— Красивые были девочки?
— Очень, правда, некоторые вкладывали в конверт не свои снимки, а артисток. Потом, когда я их живьем видел, наступало разочарование, но, вообще-то, редко кому отвечал. Другу не раз предлагал: "Познакомиться хочешь?". — "Хочу". Приходим ко мне домой, и каждые пять минут телефон звонит: "Ой, извините, ошиблась". Я: "Да, и что же?". — "О, Владислав, айда на каток!" или: "Пошли в кино!". Боже мой, потрясающе! Не знаю, откуда мой номер они узнавали...

Потом, когда мне уже 20 лет было, боевая подруга моей мамы сказала: "Есть девушка в Монино (это военный гарнизон в 30 километрах от Москвы. — В. Т.) — красавица", но я-то думал, что вкусы у пожилых людей совершенно другие, и на это не реагировал. "Да, да, позвоню", — обещал, а сам даже не собирался, однако через месяц меня эта сваха засовестила: "Слушай, ты это зря! Такая девушка — красивая, обаятельная, блондинка натуральная, а не крашенная", а нас, хоккеистов, от блондинок чуть ли не клинит.

Она между тем продолжает: "Знаешь, два офицера за ней ухлестывают, и за одного эта Таня уже чуть ли не замуж выходит". Вот это меня заело. "Как это так? — думаю. — Мою (а я еще ее и не видел) забрали". Звоню ей сразу после Олимпиады в Саппоро: "Хотел бы с вами увидеться". — "Пожалуйста", — говорит. "А где?" — спрашиваю. "На вокзале". Оказывается, девушка ехала в институт — училась в педагогическом, — а перед этим могла выкроить время на свидание.

Мчусь после тренировки на вокзал — договорились встретиться в час. Смотрю: прошло 10 минут, 20, 30, а меня же все знают в лицо. Таксист с остановки недоуменно спросил: "Что ты стоишь, Владислав?". — "Девушку жду", — отвечаю. "Ты что, с ума сошел, что ли, — целый час уже тут околачиваешься. Эта девчонка, небось, тебя бросила". Я в Монино позвонил, и мне сказали, что она опоздала на электричку (кстати, если женщина на первое свидание вовремя не явилась, всю жизнь будет опаздывать — это я по собственному опыту говорю). Недавно ее спросил: "Зачем же ты ехала?". Она улыбнулась: "Было интересно. Хоккей никогда не смотрела, ничего о нем знать не знала, но все уши мне прожужжали, что парень ты знаменитый, вот и хотела своим детям в будущем рассказывать, что когда-то меня познакомили с таким вратарем".

Наконец, она появилась, а я на машине — уже "жигули" у меня были, первая модель.

— Серьезный парень!
— Что вы — король! Весь из себя хоккеист, в красивой рубашке с коротким рукавом — это было летом 72-го года, на улице жара стояла невыносимая. Смотрю: симпатичная, высокая блондинка с меня ростом, кого-то высматривает. Окликнул ее: "Вы не меня ищете?". — "Наверное, вас". — "Вас как звать-то?". — "Татьяна". Я дверцу распахнул: "Ну, садитесь в машину", а сам гляжу...

— ...ничего!
— Оценил ее и подумал: "Все, будет моей женой". Подъезжаю с ней к "Яру" — в ресторане Таня еще не была, дверь отрываю, а навстречу швейцар: "Чего надо?". — "Посидеть хотим!" — говорю... Представляете, он меня не узнал — первый раз в жизни. Буркнул: "Нет мест!", — и дверь перед носом закрыл. Мне так неловко стало...

— ...кошмар!..
— ...такой был позор! Если я бы сказал ему, кто перед ним, сразу бы пропустили, но мне неудобно было при девушке заявить: "Я Третьяк!".

"НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ ПОСЛЕ СВАДЬБЫ Я УЛЕТЕЛ В КАНАДУ: МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ У МЕНЯ С КАНАДСКИМИ ПРОФЕССИОНАЛАМИ БЫЛ"

— Высадить дверь плечом не пытались?
— Постеснялся при ней: девочка скромная... Я же видел, с кем дело имею — опыт уже был (смеется). Поехали в кафе, где иногда обедал, а там наша соседка по дому работала — она сразу место хорошее нам нашла. Когда сели за столик, спрашивает потихоньку: "Что за девушка?". — "Да первый раз встретились", — отвечаю, а она: "Классная девчонка, женись". Я: "Как?". — "Да, — говорит, — у меня глаз-ватерпас. Смотри, какая скромница, всего стесняется". Я призадумался: "Правда, что ли, жениться?". И у меня, как оказалось, такая мысль проскочила, и у нее.

После этого в Монино зачастил: тренировка пройдет — я туда, а через пять дней кольца купил, даже не зная, какой у нее размер.

— До сих пор на вас то кольцо?
— Да (показывает руку), уже 35 лет. Отца с собой взял: "Ты, — сказал, — военный летчик, и у нее папа летчик", а я с этой семьей уже подружился и был в курсе, что, кроме Таниного отца, хоккей там никто не смотрел. Сам пошел на улицу невесту встречать, а отец у них дома остался...

— ...для разбора полетов?
— Ну да! "Тань, — говорю, — я хочу предложение сделать, вот кольца". ("Не возьмет, — думал, — брошу все и уеду"). Она растерялась: "Владислав, ну как ты это представляешь — мы с тобой всего пять дней знакомы".

Меня это только подстегнуло. "Я тебя встретил, — говорю, — и с первого взгляда влюбился, ты мне так нравишься". Дим, а я почему спешил-то? Мне через пять дней на сборы в Германию уезжать, а у нее же там, как мне сказали, два летчика, причем один майор, а я лейтенант младший. За ней там уже охота, такая девочка — что ты! — и мне надо было ее брать.

— Видно, запала в душу...
— Влюбился, действительно, с первого взгляда, хотя в любовь никогда не верил... Просто потрясающе это было — чувства необыкновенные.

Про себя я подумал: "Она права, нельзя так, наверное", а вслух произнес: "Ну ладно, тогда подождем немножко". Приходим, а папа меня подталкивает: "Чего ж мы приехали? Давай, что ли...", и я обращаюсь к ее родителям: так, мол, и так, хочу попросить руки вашей дочери. Будущий тесть: "О! Я его знаю, классный парень — согласен". Будущая теща кивнула: "Да, неплохой мальчик, нормальный". Мой отец оживился: "Вот и славно — обручим их, и никаких проблем". Он надел невесте колечко, ее мама — мне: "Ну, давайте бокалы поднимем". У Татьяны — вот такие глаза. Она так тряслась с этим бокалом, а я вздохнул с облегчением: "Все в порядке. Колечко надела — теперь никуда не уйдешь". На следующий день улетел в Германию...

— ...а два летчика, включая майора, покончили жизнь самоубийством?
— Они, думаю, до сих пор где-то летают... Свадьбу назначили на 23 августа, но трижды откладывали, не разрешали играть. "Какая свадьба, — пеняли, — если с 3 сентября матчи с канадскими профессионалами". Тогда я с Тарасовым поговорил, и он дал "добро". "Тарасов, — сказал я, — "за", а другие меня не волнуют". Думал, ни тренеры, ни игроки не приедут — это же связано с выпивкой, но лишнюю рюмку им пропустить не дали.

— Свадьба у вас выдалась шумной?
— Не то слово. Из ЦСКА все были, потому что шел еще предсезонный период, а от сборной ребята приехали, поздравили и назад.

— Гостей было много?
— Около сотни: а уже на следующий день я улетел в Канаду: медовый месяц у меня с канадскими профессионалами был.

— Помню, однажды дуэтом с Львом Лещенко вы проникновенно исполнили песню Пахмутовой и Добронравова "Трус не играет в хоккей". Прикольно было почувствовать себя эстрадной звездой?
— Ну, знаете, певец я плохой. Сейчас все поют — так же, как все на коньках катаются, а я не могу — ну не дано мне, хотя когда-то мама хотела, чтобы стал музыкантом. Раньше ведь мода такая была, хотя у большинства моих сверстников инструменты давно стоят в квартирах без дела. "Я, мам, только хоккей люблю", — говорил ей, а она: "Нет, исключительно пианино". Пообещала купить шоколадку, если на прослушивание в музыкальную школу пойду, а я сладкое обожал и согласился. Перед этим всю ночь учил "Во поле березонька стояла... Ой, люли, люли, стояла...".

Когда пришли, педагог спрашивает: "Кто будет первый". — "Я!" — вызвался. "И что же ты нам споешь?". Я затянул: "Во поле березонька стояла...". Меня прервали: "Хорошо, налево". "Ну, слава Богу, — думаю, — взяли", а потом слышу: "Вот эти чтобы сюда даже не приходили". Я снова обрадовался: хоть и не прошел, шоколадку-то все равно дали.

Как-то я этот случай рассказал Винокуру — мы с ним и с Бабкиной встретились, чтобы на Новый год для телевидения записать песню. У меня маленький отрывочек был, но я его полчаса правильно пропеть не мог. Винокур засмеялся: "Как хорошо, что ты в хоккей играешь, а не поешь".

"КОГДА СЛУЧИЛСЯ ДЕФОЛТ, ВСЕ МОИ ДЕНЬГИ ПРОПАЛИ — НА НИХ ПАРУ РАЗ МОЖНО БЫЛО СХОДИТЬ В РЕСТОРАН"

— Владислав, а что это за история произошла с вашим двойником в Америке?
— Ой, это забавный случай. После 72-го года все команды НХЛ хотели заполучить себе русских, и "Детройт Ред Уингс" тоже — вот тогда там и появился человек с моей фамилией и даже на меня похожий. Пришел он почему-то к Элвису Пресли (как ему удалось встретиться с такой знаменитостью, не представляю) и сказал: "Я тут приехал в тренировочный лагерь "Детройта", но мне негде остановиться".

— Хоть не обчистил короля рок-н-ролла?
— Кто ж его знает? Живет он, короче, у Пресли день, другой, третий, никуда не торопится... Элвис, в конце концов, не выдержал, сам позвонил в "Детройт": "Слушайте, у меня тут Третьяк, он к вам хочет — заберите его", а тот на коньках еле катался и по-русски два слова знал. Зато в доме Элвиса Пресли недельку провел — правда, неплохо?

— У вас отменное чувство юмора, а вот среди ваших партнеров были ребята, которые любили и могли пошутить?
— У нас Евгений Мишаков такой был, а еще администратор, завхоз... Вообще, в команде, где все время нагрузка, психологическое напряжение, юморные, способные разрядить обстановку люди необходимы — без шутки и жизнь сложнее.

— Говорят, острым на словцо был Тарасов...
— У него, если откровенно, юмор не очень хорош был: жесткий...

— ...солдатский?
— Да, хотя с ним было много смешных моментов связано. Все не перескажешь, отдельное интервью нужно, но я вспоминаю, как возвращался домой после первой поездки ЦСКА на предсезонный сбор в Швецию в 69-м году. Таможенные ограничения тогда были строгие: нельзя было два магнитофона привезти, два зонтика. За это следовало заплатить налог, а у нас денег особо не было, да никто и не хотел раскошеливаться.

— Конечно — получали какую-то ерунду...
— Ну да! И артисты, и космонавты — да все, выезжая за границу, складывали буквально по центу, чтобы что-то купить, а дома продать и заработать. На еде мы не экономили только потому, что денег нам на руки не давали, — знали, что ничего бы не ели. Такая была жизнь, хотя таможня никогда нас не проверяла, и мы иногда правила нарушали, а в тот раз молодой таможенник вдруг закрыл дверь и сказал: "ЦСКА? Проверять будем всех".

— Ничего себе, день начинается!
— Слушайте, хоккеисты в шоке, Виктор Кузькин к Тарасову прибежал, который последним шел: "Анатолий Владимирович, нас шмонают". Он бровь поднял: "Что? Сейчас". Подходит к таможеннику и говорит: "Полковник Тарасов". Тот аж расцвел: "Ой, здрасьте, Анатолий Владимирович! Как дела?", а Тарасов ему: "Молодой человек, вы что, Красную Армию проверять собрались?". Бедняга смутился: "Нет, ну что вы?". Тарасов тут же к нам обернулся: "Ребята, проходите, я договорился".

Или вот, допустим, в Швеции встречаемся мы с "Брюнесом", выигрываем 2:1. Я в раздевалке сижу, а раньше тем, кто в запасе, можно было в перерыве размяться. Третьяк у нас на скамейке? Айда шайбу ему побросаем. Мы выходим, а каток еще не залит — стоит вода, и швед-распорядитель нас не пускает. Такие глаза сделал: мол, что вы тут, болваны, стоите! Мы возмутились: "Анатолий Владимирович, не можем на лед выйти, каток еще не готов". Тарасов напрягся. "Слушай, швед", — по-русски ему говорит. Тот: "О! Тарасов", а он: "Вы что тут, свои порядки будете устанавливать? — и к нам обернулся, — ну-ка, на лед!". Мы этого мужика в сторону — фюить!

Нет, представляете, в Швеции — шведу: "Вы что тут, свои порядки будете устанавливать?"...

"ПРИХОЖУ, А В МОЕЙ КРОВАТИ — СКЕЛЕТ В ШАПОЧКЕ"

— Хорошо, наверное, сегодня, когда совершенно другие контракты, быть Могильным, Федоровым, Буре. Глядя на этих ребят, вы, великий Третьяк, прославлявший Советский Союз за копейки, не жалеете, что блистали тогда, а не сейчас?
— Нет, не жалею. Хотелось бы, конечно, и там поиграть, и там, но у каждого своя жизнь и судьба. У нас, уж поверьте, были и праздники, и радость, и любовь болельщиков...

— ...но эти ребята наверняка обеспечили себя уже на несколько жизней вперед. Вы, интересно, можете сказать, что на достойное существование себе заработали?
— Сейчас я нормально себя чувствую, а тяжело было, когда случился дефолт и практически все деньги, заработанные мною на Олимпиадах и чемпионатах мира, пропали — на них пару раз можно было сходить в ресторан.

— Писали, что ваша пенсия в то время равнялась 102 рублям в месяц, а много сгорело?
— Прилично. Мы ж обеспечены были, думали, хватит, и вдруг за один день сравнялись со всеми. Ладно, артист там или водитель — они могут продолжить свою работу, а спортсмен уже все.

— Отчаяние к горлу не подступало?
— Было немножко. Многих хоккеистов это на корню подломило, они ушли в алкоголизм. Ну представьте: был знаменитым человеком, имел деньги, тобою гордилась страна...

— ...и вдруг прямо в лицо плюнула...
— ...а теперь никому не нужен, остался без средств, и вообще, все про тебя забыли. У меня, к счастью, такого не было — канадская компания "Bombardier", занимающаяся выпуском снегокатов и водных мотоциклов, предложила работу. Семь лет я был "лицом" фирмы, помогал с заключением контрактов, поэтому выжил. У меня заработок был нормальный, а вот у других...

— Вы — депутат Государственной Думы, президент Федерации хоккея России, а ваш одноклубник Вячеслав Фетисов был до недавнего времени министром спорта. Говорят, между вами возник какой-то конфликт?
— Это не конфликт был, а разногласия по закону, который я одобрил и принял в Госдуме, будучи председателем Комитета по физкультуре, спорту и делам молодежи. Мы разошлись во мнениях: Фетисов утверждал, что профессионального спорта нет, а я — что есть. Вот вы как считаете?

— По-моему, ваша правота очевидна...
— Ну видите, а министр был уверен, что нет, поэтому таких норм в законе быть не должно. По этому и многим другим вопросам я отстаивал точку зрения общественной организации — Федерации хоккея, а он — своего ведомства...

— На льду, получается, вы были вместе, а теперь не всегда?
— Что делать — разные взгляды и интересы. В принципе, мы в нормальных с ним отношениях, но из-за некоторых разногласий пошел слух, что у нас как бы война.

— Вам, интересно, приходится нынче сталкиваться с пренебрежительным к себе отношением: "Та, Третьяк... Это раньше ты был великим, а сейчас жизнь у тебя уже другая, другая игра..."?
— От народа я никогда такого не слышал — люди меня искренне любят и с удовольствием повсюду встречают, куда бы я ни приехал: в Сибирь или в Киев...

— ...а чиновники?
— Большинство тоже нормально относятся, но бывают исключения, когда просто завидуют мне и моей популярности. Не понимают, что я Третьяк, а он — болельщик.

— Больно становится?
— Неприятно. Делаешь людям добро, а в это время другой человек, рангом повыше (хотя до моего рейтинга ему далеко), какие-то недостатки у меня выискивает, палки в колеса вставляет. Нет чтобы помогать и радоваться, что есть такой депутат... Впрочем, не только в России — во всех странах мира что такое зависть, известно.

— Закончить хочется все равно на веселой ноте: что это за история со скелетом приключилась в вашей студенческой юности?
— (Смеется). Дело в том, что студентами мы еще теми были: все время играли, постоянно в разъездах, на сборах. Учились в Малаховке — это филиал Смоленского института физкультуры, и вот после победы на очередном чемпионате мира приезжаем туда целой группой сдавать экзамены. С одним преподавателем поздоровались — он тройку-четверку поставил (да им все равно было, какую оценку в зачетку вписать), к другому пошли — за день пять экзаменов сдали.

Явились, в конце концов, к преподавателю анатомии, а он (видно, хороший был человек) говорит: "Ребята, вы же в будущем тренеры, поэтому должны знать, где какие кости и мышцы. Вдруг мальчики упадут неудачно". Мы своими башками подумали: "Да, действительно, это знать надо". Мишаков (царствие ему небесное!) профессору говорит: "Поймите, у нас времени нет сюда ездить", а тот в ответ: "А вы домашнее задание выполните". — "Какое?". — "Ну вот возьмите скелет на сборы: будете изучать, куда какая косточка прикреплена, а мы вам еще книжку дадим". Мишаков почесал в затылке: "Самый молодой у нас кто? Третьяк? Давай-ка его сюда — пусть забирает скелет". Ну я и взял...

— Скелет настоящий?
— Самый что ни на есть, правда, в разобранном виде. Я в большую сумку его сложил, привез в Архангельское и оставил в углу. Вечером пошел фильм смотреть — у нас же кино там крутили, прихожу, а в моей кровати лежит скелет в шапочке и сжимает в руке теннисный мяч... Боже, я так испугался! Плюс формалином вокруг пахло — страшное дело!

Пришлось красоту эту снова по косточкам разбирать, и больше до этого скелета никто не дотрагивался, а через месяц мы сдали экзамен. А почему нет? Мы же его с собой брали — значит, соответственно, изучали.

Дмитрий ГОРДОН